Форум

Сергей Чонишвили в прямом эфире радио "Комсомольская правда" 97,2 FM

В четверг, 1 апреля, в 16.00 (мск.) на онлайн-конференцию приходил очень яркий и загадочный актер Сергей Чонишвили.

На днях в театре Наций прошла премьера спектакля «Метод Гренхольма», где у Сергея необычная роль. Сергей занят во многих постановках родного театра Ленком. Последняя его работа — роль Кочкарева в гоголевской «Женитьбе».

Голосом Сергея Чонишвили озвучены многие рекламные ролики и документальные фильмы на российских телеканалах. Чонишвили — является голосом канала СТС. У Сергея более полусотни работ в кино.

В 2000 году состоялся писательский дебют актера— вышел сборник «Незначительные изменения». В 2003 году выходит вторая книга «Человек-поезд».

Как сегодня складывается творческая жизнь актера в «Ленком»?

Почему главные роли он чаще играет на других сценах?

Не появилось страха перед сценой после того, как актер получил серьезную травму на спектакле «Женитьба»?

На эти и другие вопросы читателей и радиослушателей «КП» Сергей Чонишвили ответил в четверг 1 апреля. Предлагаем стенограмму и видео-фрагменты беседы.

Ведущая - Анастасия ПЛЕШАКОВА.

- Недавно вышел спектакль в Театре наций, называется «Метод Гренхольма», в котором Сергей сыграл одну из главных ролей. Мы пригласили вас сегодня в студию, чтобы поговорить об этом спектакле. Речь идет о жизни современного офиса. Сюжет начинается с того, что герой Сергея приходит на собеседование.

- Да. Я не буду рассказывать сюжет. Потому что у нас жанр – такой некий офис-триллер, поэтому, если рассказывать полностью сюжет, то это сказать, что убийца – садовник. Но ситуация очень простая. Приходит один человек на очередное собеседование на должность директора отдела маркетинга транснациональной компании, одной из крупнейших в мире.

- То есть высокая должность?

- Очень высокая должность. Это некая продажа самого себя заранее на определенный срок. Ни для кого не секрет, мы знаем, что брокеры не существуют всю жизнь, они существует определенное количество времени, потому что потом они просто не могут работать брокерами. Это психологическая, эмоциональная, нервная нагрузка и т.д. Несмотря на большие деньги. Но приходит один человек, появляется еще три человека. И выясняется, что все четверо – кандидаты. И в первом же задании выясняется, что один из них не кандидат, а психолог отдела кадров.

- То есть подсадная утка?

- Я не очень люблю это название. Скажем так, фальшивый кандидат. Мне больше нравится перевод Владимира Подгускова, поэтому я пользуюсь именно этой терминологией. Я считаю, что он сделал перевод пьесы совершенно замечательный.

Пьеса Жорди Гальсерана, она очень популярна. Мы, к сожалению, несмотря на то, что являемся определенной мировой театральной столицей вроде бы, мы иногда открываем слишком поздно те имена, которые уже завоевывают мир. Поэтому Жорди Гальсеран достаточно известный в мире драматург, несмотря на то, что у него из 12 пьес, как он мне сам сказал, 4 хороших, а остальное – это просто работа. Тем не менее, допустим, количество его спектаклей в Германии занимает 5-ю строчку. То есть он конкурирует с такими людьми, как Гете, Шиллер и т.д. Несмотря на то, что он каталонский автор. Пьеса сама по себе – определенный детектив. То есть офис-триллер, назовем это так.

- Хотя никого там не убивают?

- Никого не убивают. Но на самом деле убивают. Потому что то, что проходит человек при получении такой работы, это очень жесткий, мощный психологический, эмоциональный прессинг, и вопрос стоит о том, остается такой человек человеком, или он не остается, и на что вообще готов человек для того, чтобы получить высокооплачиваемую должность в одной из лучших фирм мира.

- Мне кажется, там даже такие интеллектуальные игры психологов, которые над вашим героем ставили эксперимент.

- Там над всеми ставится эксперимент. Вообще в самой пьесе заложена игра. Игра – это понятие не только для такого рода занятий, а игра вообще находится в сознании каждого человека. Мы все играем, поэтому неважно, это транснациональная компания, или это маленькая фирма, или это рынок, или еще что-то, мы все проходим, так или иначе, какую-то часть конкуренции, мы все проходим какие-то собеседования. Они большие, маленькие, жесткие, не жесткие, иногда они мягкие, потому что люди смотрят друг другу в глаза, и они уже друг другу нравятся, они могут работать вместе. У меня как раз сложилась такая ситуация с режиссером спектакля Явором Гырдевым. Я приехал на собеседование, мы поговорили (я еще не читал пьесу) и я понял, что с этим человеком я хочу работать. То есть свое «да» я сказал. Вопрос стоял уже за режиссером и за Театром наций. На следующий день, прочитав пьесу и прочитав 4 его интервью, я готов был подписаться под всеми словами. И плюс мне безумно понравилась пьеса. Я такого материала очень давно не читал. Я считаю, что это новое слово в реализованной драматургии, которая появилась на московской сцене.

- Наверное, актерам приходится часто проходить такие испытания.

- Постоянно.

- То есть попадать на собеседования, которые у вас называются пробами.

- Да. «Пробы» - это по-советски. Потому что пробы – это просто пробы. А есть еще такое внедренное в наше сознание слово «кастинг». Он отличается от проб тем, что за кастинг еще платят какие-то маленькие деньги. Поэтому, если люди говорят про кастинг, но это бесплатно, значит, это проба.

- И как часто приходится актерам проходить? Вам, наверное, уже нет?

- Ну почему?

- Потому что звезда. Хоть вы и не любите это слово.

- Не люблю это слово. И вообще, я не считаю, что такая уж звезда. У нас, куда ни плюнь, сейчас все звезды. Разговор о другом. Все равно ты можешь в нем не участвовать, но ты проходишь. Потому что, когда создается та или иная история, все равно ты являешься кандидатом. Вопрос, утвердят тебя или не утвердят. Другое дело, что раньше это было чаще. Допустим, то, чем я долгое время занимаюсь (закадровым голосом), я в свое время не прошел порядка 45 или 48 кастингов и проб.

- Вы и в театре ведь показываетесь.

- Когда актер приходит в театр после института, естественно, он показывается.

- Это то же самое собеседование?

- Конечно, то же самое собеседование, просто на другом уровне. Приходят люди, они играют отрывки. И может комиссия сказать: «Знаете, здесь уже все понятно, а есть у вас что-то такое закрытое?» - «В каком смысле?» - «Ну, вот костюмчик какой-нибудь закрытый. А то у вас здесь маечка. Петь умеете? Возьмите с 8-й цифры ля второй октавы. Вы нам, к сожалению, не подходите, потому что предыдущему кандидату закрытое идет больше».

- Говорят открытым текстом сразу, что ты не подходишь. Ведь в спектакле до конца непонятно.

- Конечно, непонятно.

- И в этом есть какое-то издевательство.

- Дело не в том, что издевательство или не издевательство. Иногда бывают ситуации, когда человека вроде бы берут, человек начинает работать на организацию. Допустим, его утвердили на главную роль в кино. Он, окрыленный надеждами, еще не подписав договор, отказывается от каких-то съемок, от какой-то жизненной ситуации и ставит свою жизнь на эту историю. Потом, спустя 1,5 месяца, ему говорят: знаете, все-таки другой артист будет работать. Это тоже достаточно жестоко. Я тоже такую историю проходил, когда однажды я поставил на театр и, отказавшись от всего, был снят с работы за несоответствие образу. Каждый человек должен пройти через…

- Это вы про «Ленком» говорите?

- Да, про «Ленком».

- Сергей, вы сами как относитесь к тому, что голос ваш известен больше, чем лицо?

- Дело в том, что лицо одно время не звали, а если звали, то на то, что не хотелось делать. Поэтому я просто работаю голосом, поскольку в этой стезе удалось добиться определенных творческих контактов. И занимаюсь я на сегодняшний день в основном документальным кино.

- Сергей, вы озвучивали фильм «Плесень» на Первом канале.

- Был такой вариант, но на Первом канале была переозвучка, Сережа Безруков переозвучивал. Если говорить о кино такого уровня, то было кино «Великая тайна воды» и было потом еще два замечательных проекта – «Тайны смерти» и «Тайны любви».

- Это такое пограничное кино, похожее на желтую прессу…

- Скажу честно, что вода, любовь и смерть – это не желтизна. С плесенью немножко было. Там была история, немножко притянутая за уши. Несмотря на то, что она была очень хорошо сформулирована. Но чего-то не хватило. А вот эти три картины, по-моему, не только выстроены замечательно, но я являюсь их ярым поклонником. Не потому, что я там работал, а потому что я считаю, что та команда, которая существует у Саиды Медведевой, эти люди очень хорошо знают, что делают, проверяют это и стараются…

- А у вас никаких своих страхов не возникало: вот этот продукт я не могу есть, потому что там плесень?

- Плесень бывает и прекрасной. Я очень люблю «Рокфор».

- (Звонок от Аллы) Сергей, вы потрясающий актер, у вас необыкновенный голос. Я недавно была на спектакле и видела там очень симпатичную молодую актрису. Она талантливая, но у нее абсолютно нет голоса. Как вы думаете, что ей делать? Если у человека есть талант, но нет голоса, будет у нее будущее?

- Значит, ей надо учиться. Если она актриса, то она знает, что у нее есть голосовые проблемы, и она должна этим просто заниматься. Потому что на сегодняшний день актер – это синтетическое сочетание разных возможностей. И то, что человек не умеет делать, он должен в кратчайший срок научиться, сделать так, чтобы зритель обманулся, что он умеет это делать, и очень хорошо.

- Сергей, голос – это такая вещь эфемерная. Как можно им торговать?

- Но живой актер тоже собой торгует, по большому счету. Почему я начал заниматься этим делом? В свое время, будучи мальчиком в Омске, я очень хотел быть океанологом. Почему? Потому что океан не имеет грани. Океан принадлежит всем, это безграничная ситуация. Остановило меня от океанологии только то, что нужно было, поступая в институт, сдавать химию. Химию я не знал никогда. Я за всю свою жизнь не решил ни одной химической задачи. Несмотря на то, что экзамен я все-таки умудрился каким-то образом сдать на 4, но, видимо, это уже были какие-то актерские навыки. Химия меня остановила от занятий океанологией, поэтому нужно было понять, чем заниматься дальше. А дальше понятно, чем заниматься. Можно стать актером, потому что этот человек проживает большое количество жизней. И поскольку я ребенок, устанавливавший свое собственное сознание в период недоразвитого социализма, ломать границы – это было очень интересно. Ломать границы внутри себя. То есть именно заниматься тем, что ты не можешь исправить, но ты можешь исправить внутри себя. Такая немножко внутренняя эмиграция.

- А с другой стороны, какие границы, если вы выросли в актерской семье?

- Когда я жил в актерской семье, я сначала не подозревал, что буду актером.

- И родители вас к этому не подталкивали?

- Они не то, что не подталкивали, когда я об этом объявил, со мной года два или три вообще велись беседы на тему того, что, может быть, ты одумаешься. Потому что, если говорить честно, это реально зависимая профессия, не денежная профессия, особенно в то время. На сегодняшний день это униженная профессия. Потому что сейчас любой человек может назвать себя актером. Не каждый может назвать себя инженером, архитектором и т.д., а артистом сейчас может быть кто угодно. У нас даже есть люди, которые выбираются как лучший артист, который никакого отношения к этой профессии не имеет. И в этом отношении я абсолютно солидарен с режиссером Явором Гырдевем, который занимается трансгрессией, он ломает границы. Потому что, когда он был театральным режиссером, мы в определенный момент сказали, что есть такой театральный режиссер. Потом он взял и пришел в кино. И ему начали говорить о том, что так нельзя снимать кино. А он снимал кино и доказал, что вот так можно снимать кино. И количество сертифицированных людей, которые считают, что нужно это делать так, так или иначе, их большое количество, но не все эти люди имеют отношение к искусству.

- Умно.

- Я воспользуюсь его фразой. Он говорит, что можно ничего не знать о Дюрере, но, увидев его гравюры, можно понять, что это имеет отношение к искусству. А, с другой стороны, можно прийти на 18-й, 16-й фильм или спектакль режиссера, где заняты вроде бы профессиональные актеры, но это не будет иметь никакого отношения к искусству.

- И вообще к театру.

- Да, к театру и к кино.

- Сергей, отец у вас Ножери Чонишвили, народный артист. Мама тоже народная артистка.

- Да, и лауреат Государственной премии. Мамочка до сих пор работает в театре, я очень люблю свою маму.

- В Омске?

- В Омском драматическом. Позавчера выпустила. Нина Чусова ставила там «Лисистрату». У нее была тоже премьера. У меня была 29-го, а у нее была 30-го.

- Отец у вас очень известный в Омске человек.

- Не только в Омске. В свое время он был выбран в секретариат СТД от Омска, Дом актера, который он построил, назван его именем. И вообще это был замечательный артист, который в принципе не имел актерского образования, он прошел просто курсы. Работал сначала в Тбилиси, потом в Туле, потом – в Омске.

- То есть он сам родом из Тбилиси?

- Да.

- Такой настоящий грузинский…

- Не настоящий, но с настоящими кровями. Потому что дед мой был в узких кругах известным меньшевиком и даже в правительстве Жордания занимал какой-то пост.

- Так почему вы в Омск не вернулись, где все вроде бы уже было схвачено?

- Если бы я вернулся в Омск, я был бы Сереженькой. А я не хотел быть Сереженькой, я выстраивал свою собственную биографию. Когда я уезжал из Омска, я знал, что, к сожалению, туда не вернусь. Несмотря на то, что если бы я вернулся, были бы и роли, и нормальная ситуация с точки зрения какой-то социальной жизни. Но…

- Наверное, были бы не вообще роли, а главные?

- Не знаю. Может быть, сначала не главные, потом бы главные. Но все равно там был некий круг приятных людей, которые, конечно же, помогали. Но принципиальный момент – выстраивать собственную биографию самому.

- Сергей, ваша биография в Москве складывалась тоже очень…

- Чудовищно.

- Почему? Удачно, успешно. Я прочитала. Вы сразу поступили в Щукинское училище.

- Да, я, слава богу, сразу поступил в Щуку. И только самостоятельные показы меня спасли от того, что меня не выгнали на первом курсе. Потому что систему первого курса я не очень понимал. Со второго курса, когда мы стали заниматься каким-то анализом, это стало интересно, и это стало помогать. Закончил я Щуку с красным дипломом не потому, что я такой правильный и талантливый, а потому что я таким образом выживал. Потому что на 4-м курсе я получал стипендию именную, которая равнялась моей зарплате в театре, и это благодаря тому, что было движение к красному диплому.

- Вы тогда уже работали в театре?

- Нет. Просто я говорю по денежному соотношению. Я имею в виду то время, естественно. И плюс красный диплом давал возможность свободного распределения. Потому что как молодой специалист, если бы меня не взяли Москва, Питер, Киев, Рига, Минск, я должен был бы все равно подписать с каким-нибудь театром договор на три года и работать в этом театре три года.

- А не хотелось?

- Как сказать? Мне хотелось оставаться в центре театрально-кинематографической жизни. При всем при том, что я в свое время отказался от кинематографа на 4-м курсе, потому что нужно было выпустить спектакль самостоятельно «Цена» Артура Миллера. Это был принцип, я хотел получить профессию. Наверное, глупо с точки зрения пиара, но, наверное, не глупо с точки зрения того, что профессия все-таки будет кормить тебя гораздо дольше. Поэтому был красный диплом. Потому что это было свободное распределение. Человек, который мог никуда распределиться, он все равно мог взять этот диплом, поскольку у него он красный. А так бы иначе не выдали, должен был подписать. И потом я чудом оказался с нужном месте в нужное время, «Ленкому» нужно было развести два спектакля – «Диктатуру совести» и «Жестокие игры» на гастролях в Кемерово. Я вынул свой счастливый лотерейный билет, я оказался принятым в труппу этого театра, где и сыграл сразу.

- То есть Марк Захаров к вам сам обратился и пригласил?

- Он не сам обратился. Я пришел показываться. Меня увидели и сказали: в принципе вы нам подходите. Потому что у меня до этого уже соскочила ситуация в Театре сатиры. Они позвали меня на показ, я показался, им не дали единицу, они мне сказали: спасибо большое, но вот через какое-то время, может быть. Придя в «Ленком», я отработал сезон, потом ушел в армию. Вернувшись из армии, я вернулся в «Ленком» как молодой специалист. Потом случился кризис в стране. Первую премьеру в «Ленкоме» со словами я сыграл через 13 лет. За это время у меня уже была выстроена определенная биография. Даже была попытка уйти из профессии. Потому что когда 28-летний человек, зарабатывающий при 26-28 спектаклях в месяц полторы тысячи рублей. Полторы тысячи рублей, я объясняю, что это такое: это при жесткой экономии хватало на полторы недели. Живущий в девяти метрах общежитие, не имеющий никаких перспектив, потому что у него нет кино и в театре его сложно увидеть в чем-то и заметить. Но, наверное, надо менять профессию. 28 – критический возраст. После 30 надо получать какие-то дивиденды. Хотя бы моральные. А ставил меня спектакль «Игра в жмурики». Я знал, если он не получится, то я точно ухожу из профессии.

- А были мысли, куда?

- В журналистику. Там было все просчитано. Была одна газета, которая сказала, что если приходят в нее сотрудники – они делают бесплатные компьютерные курсы. Тогда только появились компьютеры. Это было хоть перспективно с точки зрения интереса. И поскольку я марал бумагу с семи лет, я знал, что худо-бедно, я на хлеб себе как-то заработаю. А потом, может, выживу и что-то смогу делать. На сегодняшний день литература просто хобби, поэтому я никак не могу дописать третью книжку, потому что хочу получить от нее удовольствие. Параллельно сейчас дописывается сценарий.

- Что случилось, явилось тем поворотом…

- Остался спектакль. Он получился. «Игра в жмурики» Андрея Житинкина. Я остался в профессии. И параллельно начал работать на радио «Максимум» одним из рекламных голосов. У нас была очень хорошая команда. Потом появился телек. С 95 до 2000-й параллельно я работал в театре студии под руководством Олега Павловича Табакова в двух спектаклях – в «Псих» и в «Старом квартале». Какая-то жизнь началась. Появились полуторагодичные съемки в «Петербуржских тайнах». После их выхода я пять лет не снимался, потому что то, что предлагалось, мне было неинтересно, а туда, куда хотелось меня не брали, несмотря на то, что я приходил на кастинги. И с 2000 года пошла другая телевизионно-киношная жизнь.

- А жизнью творческой в Ленкоме вы довольны?

- Положа руку на сердце, я никогда не менял бы свою жизнь, потому что два года нахождения сейчас без профессии в связи с травмой. 9 февраля я порвался на сцене. На «Женитьбе». Если этого бы не было, не было периода определенного умирания, потому что шесть дней я умирал… Наверное, не было бы этой истории. А я очень дорожу «Методом Гренхольма». Потому что это тот самый момент, когда два человека смотрят друг другу в глаза и что-то происходит. Не знаю, как у нас дальше сложится ситуация, но у нас есть конкретное дело, которое, надеюсь, будет года три существовать.

- В Ленком вы вернулись. Вы уже там играете…

- Я как дежурный режиссер «Юноны» там существую. Все остальное я делать пока не могу. Не могу играть Кочкарева из-за проблем с левой ногой и в «Юноне» я тоже плясать не смогу.

- Никогда?

- Да.

- Вас так хорошо подремонтировали…

- Да. Ножку подтянули, ахилл, поэтому она до конца у меня не гнется, она меньше по объему, и я временами пользуюсь тросточкой и обезболивающими таблетками.

Ситуация была, на самом деле, критическая… Было два варианта: тихо и спокойно помереть от заражения крови, либо отхомякать ногу. Если бы я к немцам позже на месяц приехал, мне бы ее отпилили.

- Просто порвали на спектакле сухожилие.

- Порвал. Не хочу ничего говорить о нашей медицине. Просто рассказываю. Порвался ахилл потому, что уже была переэксплуатация. Если бы я в четыре года встал в к балетному станку, и в 18 пришел работать в балетный театр, я бы через 15 сезонов попросился на пенсию. Я в 16 лет встал к станку. В 21 год начал работать в театре. Работал в «Юноне» помимо «Поминальной молитвы», «Звезды и смерти Хоакина Мурьеты» и так далее. Балетная нагрузка. Я работал 22 с половиной года. Разволокнился ахилл. И он решил рвануть во время спектакля. Рванул. До свидания. Через четыре часа сделали операцию. Через два с половиной месяца он рванул опять. Сделали уже пластику. Было лето. Плановая операция летом не очень хорошее дело. На 21 первый день заразили золотистым стафиллококком. Прозевали эту ситуацию. Был абсцесс. Выяснили, что это золотистый стафилококк. Но что с этим делать было непонятно. Решали – вырезать полноги или лечить… Я в это время гнил. Достаточно хорошо. Потом в один момент я решил не умирать, потому что понял, что умираю. У меня не было уже никаких желаний, растениевидный образ вел шесть дней… В конце шестого дня собрал собственную волю в кулак и уехал к немцам.

- Сами.

- Да. Договоренность такая была: я начал решать этот вопрос в этот же момент. Позвонил Марк Анатольевич, видимо, какие-то флюиды существуют… Предложил вместо Франкфурта Мюнхен. Я созвонился с Франкфуртом. Мне сказали, что если у меня удастся Мюнхен, то будет хорошо. В результате мы сговорились с Мюнхеном. Я приехал туда в чудную Сана-клиник. Меня посмотрели, развели руками и сказали: «Вы знаете, нужно вот это убрать, 12 недель, ахилл полностью удаляется и так далее. Но мы вас взять не можем. Вы стафилококковый» - «И что мне делать?» - «Вот идите в хирургише-клиник при мюнхенском университете, там, где канадскому какому-то фермеру пришили руки. И вот ассистент того человека, который пришивал руки, чудный профессор доктор Дайлер, он меня оперировал семь часов. Вырезали часть руки, часть ноги и вставили из руки в ногу, сформировали новую систему кровообращения. Я теперь как терминатор, жив даже без лавсановых нитей.

- Сергей, вы говорили, что увлекаетесь журналистикой. Очень многим юным журналистам, которые приходят в профессию, не хватает литературной подготовки.

- Им не хватает желания стать журналистом. И есть другая категория людей, которая называет себя «театральные критики». У нас с этим большая проблема. Очень мало людей являются настоящими театральными критиками.

- А чего не хватает современным молодым артистам?

- Образования. Не считаю, что артист должен быть глупым, а режиссер – умным. Я – за интеллектуальный театр. Считаю, артист – некий человек, который является носителем определенных идей. Почему так получается, что у нас немножко деформированное общество? У вас была чудная статья про Алексея Баталова, человека, который снимался очень мало, но очень точечно, который создавал советский кинематограф. У нас сейчас такой кинематограф ровного, своего лица не имеет. Он либо под европейское кино, либо под американское, под китайское… А тогда у нас был свой кинематограф. Не будем говорить об идеологической составляющей. Этот человек, оказавшийся в финансовом тяжелом положении, будучи в возрасте, не успев накопить на нормальную пенсию, потому что все работали за копейки, все были равны. Но меня поразило, что процентов семьдесят отзывов на эту статью звучали: «И правильно! Не фиг. И мы в очередях стоим, и он пускай стоит. Что, избранные?». Я скажу вам: избранные. Чтобы быть Алексеем Баталовым, человек должен родиться избранный. Один на сколько, не знаю, но избранный. До тех пор, пока наше быдлатое сознание будет жить в уравниловке, пока мы будем коверкать свой собственный язык и забывая о традициях… Но это все нормально, мне объяснял один филолог о том, что возможно, мы скоро утвердим ситуацию «звОнит», потому что при определенном количестве людей. Если большинство… Они большинство, но дело не в этом. Когда перешкаливает какую-то сумму. Страна, которая забывает свою историю, свой язык – нация перестает существовать. У нас тоже история исковерканная. Мы очень точечно относимся к своей истории, забываем о великих традициях. А они идут не с 17-го года и не только исключительно с победы над фашизмом. Давайте принимать разные мнения, немножко повышать культурный уровень нашей быдлатой страны на сегодня.

- Вам надо было идти в журналистику. Оттуда – в депутаты. В политики.

- Нет. Есть свои правила. Политикой должны заниматься профессиональные политики. Нельзя заниматься политикой, если ты артист, художник. Ты должен этому учиться.

- А где?

- К сожалению, это утерянное время. Сейчас у нас только становится политический институт. Пройдет время – у нас появятся профессионалы в этой области. Непрофессионалом невозможно быть ни в одной области. Почему раньше было уважение? Выходил барин, стоял рядом дворник. И тот ему говорил: «Привет!». Тот ему говорил: «Здравствуй, барин». И они друг друга оба уважали, потому что один хорошо чистил двор, а другой управлял какой-то маленькой своей мануфактурой. И в тот момент, когда сознание зашкалило, потому что среди тех же людей, которые стояли у руля, была полная эйфория и грести под себя, а те, кто оказался в нищете, взялись за топор, вот и произошел конфликт. Я жестко говорю, такой воинствующий чудак. Но, если говорить галопом по Европам, говорить про это, было очень выгодно, чтобы эта страна сама себя уничтожила, свой генофонд…

- Кому?

- Мы могли выйти на передовые позиции в мире. Было всем конкурентам выгодно, потому что очень сложно, чтобы рядом с тобой находился лидер.

- А сейчас?

- Сейчас надо придержать собственные амбиции. Мы все время об этом забываем. Мы забываем о том, что мы не сверхдержава. И у нас еще остались зачатки сверхдержавы. И нужно развивать те позиции, которые могут нас оставить в глобальном пространстве на очень сильных позициях. Последние два десятилетия человеческая цивилизация развивается таким образом, что все выяснили, что шарик-то очень маленький. Нам всем сосуществовать. А нельзя жить в хорошей квартире, если ты у себя сделал ремонт, а у соседей все время протекает, и туда ходят алкоголики, которые там блюют. Надо с этим бороться в хорошем смысле.

- Давайте о вашем литературном творчестве. Вы из артистов, которые пишут сами.

- Поэтому я так мало и пишу. Времени не хватает.

- И пишете не воспоминания…

- Это художественная литература. Если воспоминания, то в виде эссе… Как правило, по грустным поводам. В книжку о папе, допустим, я написал одну небольшую статью и считаю ее литературным эссе. Это сложно. Это не всегда получается. Я занимаюсь литературой. У меня есть своя ниша, свой круг читателей, которых я не могу предать. Знаю, что это вызывает определенный интерес не только у нас. За рубежом тоже. Вопрос в том, что это будет переведено…

- Ниша какая?

- Я нахожусь на стыке очень высокой литературы и понятной литературы. Я стараюсь действовать языком, который был бы интересен для любой социальной группы, ведя периодически метафоры, которые мне доставляют литературное удовольствие.

Литература «Король, дама, валет» у Набокова… Есть замечательная фраза: «А в уборной жили комары. Маленькие и серенькие от старости». Образ. Или мой любимый поэт Иосиф Бродский, который вдруг простыми предложениями пишет стихотворение «Чаепитие». Просто там есть одно четверостишие: «Петров женат был на ее сестре, но он любил свояченицу. В этом, сознавшись ей, он позапрошлым летом, уехав в отпуск, утонул в Днепре». Стихи. Тем не менее. Слово несет больше информации, чем это кажется на первый взгляд. Я считаю, что слово само по себе – некая энергетическая субстанция, некий код, которым мы можем себя либо повышать по уровню, либо понижать. Чем скуднее язык, тем сложнее сознание в обществе, примитивнее.

- А в «Методе Гренхельма» используется ненормативная лексика…

- Выйдете на улицу и послушайте, как разговаривает 89 процентов населения громко.

- Но мы же не на улице, мы в театре.

- Когда я читаю некоторые пьесы и понимаю, что попытка сделать инъекцию в нервное состояние зрителя, но очень красиво и литературно. Давайте тогда заменим слово «насрать» - «накакать». Другая ситуация будет. В данном случае зритель – не человек, который смотрит телевизор. Наша задача его в течение спектакля завлечь в это пространство, чтобы он себя ассоциировал с этими людьми. Чтобы был сначала Энриком, потом – Карлесом, потом – Мэрсэ, потом – Фэрраном… Чтобы понял для себя, дал бы ответ: а вот он бы, попав в т ...